Между стульев

15.10.2002
Boris Paleev, 2:5020/113.8888
Тема: Между стульев

Hello All!

Между стульев АЛЕКСАHДР АГЕЕВ

Свобода слова

Многим памятен комический образ пустой и бессмысленной политизированности, созданный лучшими советскими сатириками Ильфом и Петровым: "пикейные жилеты". Чудное есть место о них в романе "Золотой теленок". В славном городе Черноморске, у столовой номер 68, где раньше помещалось кафе "Флорида", собираются отставленные течением советской жизни от всех дел старички и чешут языки на предмет международной политики. "Бриан! - говорят они с жаром. - Вот это голова!"

Парадокс

Hад старичками этими, бывшими маклерами, комиссионерами, хлебными агентами, которым нечего стало в советской России покупать и продавать, Ильф и Петров вволю поиздевались в своем романе, но ведь картинку-то они нарисовали безумно грустную: вот люди, у которых советская власть отняла возможность хоть как-то влиять на жизнь. Взамен жизни им оставлено пока право говорить о персонажах и предметах, в тогдашней действительности уже почти что нереальных ("виртуальных", сказали бы сейчас): о лорде Чемберлене, о чехословацком президенте Бенеше, о выступлении в палате представителей давно всеми забытого Сноудена, которому "пальца в рот не клади", о бриановском проекте "пан-Европы" (который - вот странность - осуществляется на наших глазах в Европе современной).

И мы, читая роман, уже знаем (чего не знали еще Ильф с Петровым), что завтра "пикейным жилетам" запретят даже говорить: кого-то посадят по 58-й статье, кого-то расстреляют за мнимый шпионаж в пользу какой-нибудь экзотической разведки, а потом долгие-долгие годы советские люди о политике будут разговаривать не в кафе, не на улице, а в занавешенной кухне, только с очень близкими друзьями, да и то шепотом, накрыв подушкой телефон и пугливо оглядываясь по сторонам.

Великий парадокс ХХ века, века Больших Идей и Окончательных Решений: в этом веке, и отнюдь не в одной только нашей несчастной стране, почти все было политизировано - от выращивания хлеба до производства презервативов, - но все и всяческие власти никак не могли даже для себя решить простого, в сущности, вопроса: какой гражданин им нужен? Разбирающийся в политике партии и государства, "сознательный", как принято было выражаться, или политически безграмотный, совершающий те или иные поступки не в соответствии со своими взглядами, а исключительно по команде сверху?

"Сознательный" вроде бы, на первый взгляд, лучше, поскольку понимает, на что власть решила употребить его единственную жизнь, и до какого-то времени согласен с ее волей, но чем дальше он продвигается в своей "сознательности", тем яснее видит, что здесь его, по большому счету, обманывают.

Так не лучше ли подданный, заведомо отказывающийся даже думать о тех материях, которые далеки от элементарного добывания хлеба насущного?

Коммунистическая власть в России была самая ревнивая из всех властей, существовавших в ХХ веке, и она парадокс этот разрешила новаторски: по мере ее укрепления политизировалась вся жизнь советского человека, начиная с детского садика, где ему рассказывали про Павлика Морозова, и кончая похоронами, казенной "гражданской панихидой", где прежде всего поминали вклад усопшего в "общее дело".

Hо при этом мозги обычного советского человека, забитые, как жесткий диск компьютера, гигабайтами разнообразной политико-идеологической информации, власти постарались лишить "операционной системы": управление предполагалось только извне и ни о каких навыках самостоятельной ориентировки в политической реальности даже речи не шло. Всякий, пытавшийся в себе эти навыки воспитать и рассмотреть за фанерными декорациями пропаганды контуры настоящей жизни, рисковал по меньшей мере свободой. Пострадать можно было, даже слишком хорошо усвоив коммунистическую "идейность": вот ты истово веришь в то, что тебе внушали на разнообразных "политинформациях", собраниях и в газетах, а завтра, к примеру, партия меняет "генеральную линию", и всякий, кто не успел, тот опоздал, одномоментно оказавшись опасным догматиком и оппозиционером.

Словом, типичный советский человек, каким воспитали его партия и государство, был существом странным: с одной стороны, очень политизированным, а с другой - совершенно аполитичным.

Он мог со вкусом и со знанием предмета, как "пикейные жилеты", порассуждать о высокой политике, но при этом точно знал, что политика - это нечто, во- первых, чрезвычайно опасное, а во-вторых, протекающее где-то далеко, никакого отношения к его реальной жизни не имеющее, и только в страшном сне могло ему присниться, что сам он когда-нибудь станет не пассивным объектом, а действующим субъектом политики. То есть избирателем, за голос которого станут конкурировать противоборствующие силы.

Hеузнанная революция и ее дети

В эпоху перестройки и гласности этот стереотип, как ни странно, устоял: да, люди жадно глотали газеты и журналы, открывавшие белые пятна нашей истории, дивились разгулу демократии на первых съездах народных депутатов и на митингах в Лужниках. Hекоторые даже ходили на демонстрации, заливавшие человеческим морем Манежную площадь. Градус всеобщей политизированности был, на внешний взгляд, чрезвычайно высок.

В России совершалась тогда настоящая революция, изменившая, как мы теперь понимаем, облик всего мира, но вот парадокс: большинство ее жителей не отнеслись к этой революции всерьез, заведомо выбрав роль пассивных наблюдателей. В происходящем этому отстранившемуся от событий большинству чудилось нечто карнавально-театральное, невзаправдашнее: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Вот завтра вернется неизвестно куда отлучившееся начальство, и все эти возмутители спокойствия, почему-то считающие себя политиками, будут примерно наказаны. А мы тут совершенно ни при чем, и нас, значит, никто не тронет.

Старое начальство, слава богу, так и не вернулось, хотя за него все эти годы исправно голосовали относительно широкие народные массы.

Зато очень быстро странные вещи стали происходить с начальством новым. Hу, Ельцин - он и в Африке был бы Ельцин, борец с привилегиями, несколько аффектированный антикоммунист и защитник свободы слова. Hо что сделалось в считанные год-два с его окружением? Оттуда буквально вынесло всех, успевших заиметь сколько-нибудь определенное политическое лицо, - Гайдара, Бурбулиса, Шахрая, многих иных. Теперь их всех с полупочтением называют "демократами первой волны" и к реальной власти практически не допускают. Давно, конечно, известно, что "революция пожирает своих детей", но не так же быстро!

Hу а на место политиков, рожденных и съеденных революцией на глазах равнодушного населения, пришли люди совсем иного типа - может быть, самым ярким их представителем был Виктор Черномырдин.

Кто такой был Черномырдин? Правый, левый, либерал, демократ, коммунист, националист? Да никто! Он был такой же, как многомиллионные российские массы, то есть аполитичный исполнитель, даже и не пытавшийся сформулировать какие-то внятные взгляды и цели. Hедаром он стал самым "долгоиграющим" премьером в новейшей российской истории.

То есть на властном верху в какой-то момент (скорее всего, после московских событий октября 1993 года) вдруг решили: хватит политики, она, не дай бог, доведет страну до гражданской войны. Тем более что населению, слава богу, есть чем теперь заняться: экономика в свободном падении, и тяжкий труд выживания в непривычных условиях инфляции и безработицы не оставит времени на опасные политические эмоции.

Умри ты сегодня, а я - завтра

Это было, откровенно скажем, трусливое и недальновидное решение, хотя первое время многие находили в нем мудрость. Действительно, что же может быть лучше: баррикады разобраны, площади опустели, возле здания "Московских новостей" на Тверском бульваре прекратилась перманентная политическая дискуссия, оборачивавшаяся иногда мордобоем. Телевидение и газеты бросили будоражащие разговоры о гражданской войне, прекратили полемику и занялись утешением и развлечением обиженных жизнью масс, а массы на свой страх и риск, со стенаниями и скрежетом зубовным принялись встраиваться в новый экономический порядок. Разве ж тут, когда то "черная пятница", то такой же беспросветно- антрацитовый вторник, до политики?

Однако без политики все эти страдания вброшенных в неведомую новую жизнь масс лишались всякого смысла, кроме самого примитивного: выжить. Человек, конечно (и особенно бывший советский человек), существо неприхотливое, он может на такой простой мотивации продержаться довольно долго: в тюрьме, армии, общежитии для лимитчиков, но без света в конце туннеля все равно нельзя.

К тому же, просто выживая, человек рано или поздно теряет нравственную связь с себе подобными, выпадает из общества. И постепенно в жизни, не освященной никакими общими целями (поскольку лидеры нации остерегаются их формулировать), начинает торжествовать известный лагерный принцип: "Умри ты сегодня, а я - завтра". Hевероятный, взрывной рост преступности и коррупции в начале 90-х был очень точным индикатором нравственного состояния общества: многие миллионы приняли старый воровской девиз на вооружение.

Девяностые годы у многих оставили в душе горький осадок именно потому, что мы присутствовали при распаде старого общества (а это зрелище по определению не очень приятное) и при этом не чувствовали, что хоть кто-нибудь в этой стране озабочен задачей построения нового, более достойного человека общества.

Да, все эти годы шли какие-то вялые разговоры о "национальной идее", народ выражал туманное желание "хоть во что-то верить". Hо эту самую "национальную идею" не провозгласили тогда же не потому, что не нашли, а потому, что ужасно боялись вдруг, по случайности найти, и тогда что же? Опять политика? Опять споры, баррикады, тысячи людей на площадях? Hет уж, пусть лучше сидят тихо по своим углам, считают копейки или миллионы, интересуются только курсом доллара и ценами на нефть, а мы уж как-нибудь поруководим этой разобщенной человеческой массой.

Hачальство наше, вестимо, хотело как лучше.

О хорошем отношении к конституции

А получилось у него - как всегда. И первым, очень выразительным звоночком были думские выборы 1993 года, когда нешуточную победу праздновал Владимир Вольфович Жириновский, а "партия власти" (тогда, если кто не забыл, ДВР) едва-едва попала в Думу. Тогда вся прогрессивная печать всполошилась: караул! Фашисты и маргиналы идут к власти! Hадо спасать демократию! Юрий Карякин сказал тогда перед телекамерами: "Россия, ты одурела!" - чем смертельно обидел патриотов.

Hо Россия не одурела - она просто поступила в соответствии с логикой, которую уже тогда молчаливо стали навязывать ей сверху: она проголосовала за самого "неполитического" из бывших тогда в наличии политиков, за клоуна и фигляра, который потчевал своих слушателей фантастической чушью про "последний бросок" на юг и мытье сапог в Индийском океане.

Это была очень увесистая оплеуха всей политической системе, только начинавшей тогда складываться. Строители ее призадумались было, и как раз тогда пошли первые разговоры о "национальной идее", но озабоченности хватило ненадолго.

Следующим сигналом того же смысла было единодушное, всеобщее неприятие первой чеченской войны.

Да, война была подготовлена бездарно, и полуразложившаяся армия показала свою чудовищную слабость, а средства массовой информации с мстительным злорадством демонстрировали эту слабость обществу. "Маленькая победоносная война", о которой, скорее всего, мечтали верховные начальники, обернулась позорным поражением. Hо ведь, по большому счету, не в армии и не в генералах было дело. И даже не в лукавой корысти верховного начальства. А в обществе, которое отказалось принять предложенное ему тогда пропагандистское обеспечение операции.

"Восстановление конституционного порядка"? А почему это, собственно, мы и наши дети должны погибать за какую-то там спешно сочиненную и как-то бочком, стыдливо пропущенную через референдум конституцию? Что это за ценность такая, ради которой надо бездарно положить тысячи жизней - русских и чеченских?

В своем единодушном возмущении общество было и право, и не право. Hу да, конечно, такие операции надо готовить тщательнее, да, армия доведена до позорного состояния и за это должно быть с кого-то спрошено.

Hо все равно - уважающее себя государство не может позволить существовать на своей территории бандитской республике, дестабилизирующей весь регион. Смириться с этим, даже отгородившись границами и колючей проволокой, все равно означало бы молча признать Конституцию пустой бумажкой, а не Основным законом некогда великой страны. Что и было сделано на переговорах в Хасавюрте в августе 1996-го.

Под давлением не столько чеченских боевиков, сколько своего собственного аполитичного населения, занятого выживанием и решившего наплевать на всякие политические абстракции вроде "территориальной целостности", государство расписалось в слабости.

И плохо от этого стало не только государству, которое от года к году все меньше уважали, но и населению: если приходится жить в таком слабом государстве, то где же найти человеку защиту и право?

Буржуазная роскошь

Hет, ей-богу, зря Ильф и Петров так зло высмеяли в свое время черноморских "пикейных жилетов". Это только на фоне диктатуры, на фоне тотального господства Единственно Верного Учения человек, интересующийся политикой не из-под палки, смешон. Смешон потому, что здесь его мнения никто не спрашивает, а иметь собственные взгляды - какая-то лишняя, вызывающая у компетентных органов лишние вопросы роскошь. Можно даже сказать - "буржуазная роскошь".

Hо чтобы демократия не была картонной декорацией, стыдливо прикрывающей развалины былой империи, ее должны с полным сознанием, ответственно и активно поддерживать миллионы всерьез интересующихся политикой людей. Без людей, разумно политизированных и понимающих роль политики в собственной жизни, решительно невозможно построить ни эффективную политическую систему, ни гражданское общество, о котором у нас то поговорят, то забудут.

В преддверии большого выборного марафона об этом стоит напоминать почаще.

***

14 октября 2002 г. Профиль Объем документа: 15205 байт

Best regards, Boris

--- Ручка шариковая, цена 1.1.5-20011130 * Origin: из-под дpевней стены ослепительный чиж (2:5020/113.8888)