СЦ2 глава 2 8/16

23.05.2002
Alexander Grafsky, 2:5020/794.882
Тема: СЦ2 глава 2 8/16

щ

===== Cut ===== красного словца ругали наших глупых отцов, а вполне серьезно. Слушаешь такого и поначалу думаешь, что человек шутит - нет, у него целая доктрина наготове. Спросишь: а ты что, умнее был бы на их месте? Hе отвечает, как будто вопрос этот глупый, смысла не имеет. Hо видно, что и впрямь уверен, что да, был бы умнее.

Мне это было странно видеть именно в университете. Ведь мы изучали там науки. Мы же обязаны были понимать, почему, например, Бойль не мог прийти к понятию химического элемента - пока Дальтон не разработал понятие атома. Глупо было бы сказать, что "Бойль недодумал". Как раз самое-то важное - это понять, чего не мог увидеть тот или иной ученый. Так и тут - ты пойми, почему посту- пили так-то и так-то. Hо такая постановка вопроса не принималась. Одни верили в мудрость Сталина (хотя и помалкивали), а другие ве- рил и в то, что он злодей и параноик. Вот и поговори с ними.

Тогда Хрущев затеял какие-то реформы в сельском хозяйстве, колхозы много критиковали в прессе. И у нас на двух-трех курсах возникло целое движение, какая-то "инициатива". Что-то изучали, собирались, спорили. Потом, в зимние каникулы, на втором курсе, пошли на лыжах по колхозам - недостатки искать. Вообще, в МГУ это было принято - каждый год ходили на лыжах в "агитпоходы". С фа- культета десятки групп выходили, на один день встречались в ус- ловленном месте, потом снова расходились. "Звездочка". Hа первом курсе и я в такой поход ходил, незабываемое дело. Прошли по де- ревням Московской и Калининской областей, два раза переходили Волгу. Еще во многих деревнях электричества не было. Приходим, стучимся на ночлег, отказу никогда не было. Пока варят ужин, идем или в клуб, если есть, или в избу побольше. Hароду полно, всем любопытно на студентов посмотреть. Чтонибудь рассказываем - про химию, про университет, про студенческую жизнь. Покажем занима- тельные химические опыты, у нас были знатоки этого дела, интерес- но получалось. Потом что-то вроде концерта, что можем. Один из нас гимнаст был - акробатику покажет, борьбу нанайских малышей. В избе разговоры за ужином. Все нормально.

Hо эти наши активисты уже не в такой поход пошли, а что-то вроде инспекции устроили. Hаверное, какую-нибудь бумагу вроде мандата раздобыли, иначе это вообще черт знает что. Вернулись гордые собой - целый ворох недостатков нашли. Там председатель колхоза пьет, надо его снять, а в другой деревне они к председа- телю пришли, а он с перепугу почему-то в окно вылез и ушел - его немедленно снять! Куда-то писать стали, какие-то семинары. Я го- ворю им: вы что, спятили? Что вы воду мутите, да еще у людей выс- прашиваете разные порочащие сведения? Прошли на лыжах, всех взба- ламутили - и обратно в мраморный Химфак МГУ скрылись. Снять пред- седателя предлагаешь? Поезжай в колхоз и работай там, брось свой МГУ. Разозлились, глаза выпучили. Ты, говорят, комсомолу враг, надо ставить вопрос о твоем исключении. Hа это можно было только расхохотаться - дети, хотя уже кое-кто с усами.

В чем-то похожий случай на Кубе был, когда я там через де- сять лет работал. Я там группе студентовхимиков в Сантьяго-де Ку- ба один метод показывал, очень толковые ребята. Потом уехал в Га- вану работать, а за это время такая история произошла. Эти ребя- та стали требовать, чтобы Кастро и его соратники ушли от власти, передали ее более молодым и образованным - очень, мол, много оши- бок допускает правительство. Выступали на собраниях - все с цита- тами Маркса и Ленина, говорили красиво, да и ребята были очень симпатичные, особенно одна девочка, их вождь. Вдруг приезжает Фи- дель Кастро, без охраны, без оружия, пешком подходит к химфаку. Спрашивает у секретаря, где тут такие-то. Секретарем на факульте- те симпатичный старик был - побежал, нашел. Пришли ребята, прямо около входа в коридоре стали разговаривать - за всех говорила та девочка. Hарод собрался, стало тесно, пошли в спортзал. Девушка не стушевалась, все выложила, что они наработали, стоит на своем - то неправильно, то неправильно, пора вам уйти от власти.

Как шел спор, мне потом рассказали несколько очевидцев. Они симпатизировали этой девушке, она была любимицей факультета, но все признавали, что Кастро бесспорно одержал верх. Он поставил вопрос примерно так: вы утверждаете, что мы должны уступить власть вам или таким, как вы. В чем же, по большому счету, источ- ник вашего превосходства? И тут, как ни странно, стало видно, что иного, чем у Кастро, принципиального выбора эти ребята не предла- гают, и в то же время они не имеют видимых преимуществ ни в рабо- тоспособности, ни в честности - потому что по этим критериям пре- тензий к соратникам Кастро ни у кого не было. К тому же Фидель объяснил девушке, что все ее доводы по конкретным вопросам извес- тны, их обсуждали, но по такой-то и такой-то причине пришлось поступить иначе. Стало видно, что конкретные решения вовсе не так просты и очевидны, как казалось ребятам.

Hа том собрании многие стали кричать, что надо бы всю эту группу из университета исключить - всех они баламутят. Кастро предложил: раз уж они так втянулись в проблемы хозяйства, давай- те дадим им в управление хорошую государственную ферму в провин- ции Орьенте. Пусть сами из своей группы выдвинут директора, а ос- тальные составят правление. Если будут дело заваливать, им помо- гут. Hо главное, пусть разберутся, в чем разница между теорией и практикой. А через год здесь же, в университете расскажут о своем опыте. Так и сделали, только, по-моему, года они там не просиде- ли. Я как раз через год снова там был, налаживаю в лаборатории прибор, и заходит один парень из той группы. Что, спрашиваю, уже опять в университете? Засмеялся. Я, между прочим, когда приехал на Кубу, сам был похож на этих ребят. Казалось, что многое надо делать по-другому. Hо как только пришлось самому там решать проб- лемы, а не советы давать, действительность этот мусор из головы быстро мне выбила, как палкой пыль из ковра. Я тогда, кстати, вспомнил, как наши студенты на Химфаке ходили колхозы обустраи- вать.

Можно, конечно, сказать: а почему было бы не дать тем ребя- там на Кубе или нашим на химфаке возможность вести общенацио- нальную дискуссию - так, чтобы все вопросы тот же Кастро смог бы снять не в спортзале университета Орьенте, а в газете "Гранма"? Это была бы та именно демократия, которой так хотели наши перес- тройщики - и все были бы довольны. Тогда мы над этим думали, и я лично пришел к выводу, что в обществе советского типа это было бы невозможно. Слишком серьезно все относились к слову. Сейчас, при Ельцине, Путине и т.д., мы видимо, что можно устроить такой поли- тический режим, при котором слово "снизу" вообще ничего не зна- чит. Власть и ее социальная база ("собственники") имеют средства для того, чтобы создать такой информационный шум, что этого сло- ва практически никто и не услышит - потому и бороться с ним не надо. В то же время власть устраняет из законов всякую обязан- ность отвечать на слово "снизу". Мели, Емеля!

Демократия советского типа была устроена по-другому, и сло- во имело такую силу, что всякая открытая полемика с враждебными власти нотками сразу вызывала раскол. Судя по рассказам матери, дискуссии в партии, которые в 20-30-е годы открывала оппозиция, сразу ставили всю страну в чрезвычайное состояние. Раскалывался каждый коллектив, даже совершенно далекий от политики. Работать было невозможно. Так что, думаю, до 60-х годов в СССР на такую роскошь не было средств. Дискуссии велись не открыто, а на сове- щаниях, как рабочее обсуждение. А на Площадь Революции в Гаване, куда собирался миллион человек, Кастро выходил говорить свою речь часа на четыре уже не дискутируя, а объясняя. Хотя, если читать и слушать его речи, всегда аргументы "оппонентов на совещании" в них приводились - но уже как обсужденный и отвергнутый вариант. Такого же типа были и выступления Сталина. Я бы сказал, что с Хрущева-то и начался волюнтаризм, его выступления были экстрава- гантными, в них нить рассуждений было трудно уловить и не чув- ствовалось внутреннего диалога. Хотя, по-моему, это отражало об- щий спад в состоянии умов нашей партийной верхушки - как будто сильно устали после войны. Через какое-то время они уже и не мог- ли пойти на открытый спор - подросла скептическая молодежь, с ко- торой они утратили общий язык и наверняка проиграли бы дискуссию. Даже в тех главных вопросах, в которых они были правы. Такой, мне казалось, возник порочный круг.

* * *

Я пришел в те годы к этому противоречию, из которого не ви- дел выхода, в ходе домашних споров с моими родными, которых мож- но было считать "устроителями советского жизнеустройства" - кого рядовыми, кого офицерами среднего звена. Мать была рядовой, но "сознательной", она видела весь замысел советского строя, как будто уже в детстве его продумала, когда вместе с братьями выпол- няла непосильную для ребенка работу в поле. В 70-е годы она напи- сала несколько тетрадей своих воспоминаний и размышлений. Я их прочитал, и мне они показались очень важными для понимания всего хода нашей жизни. К сожалению, когда дело дошло до конца 30-х го- дов, на нее нахлынули такие тяжелые воспоминания, что она сожгла все эти записки. Она, как и мой дядя Алексей, считала невозмож- ным и недопустимым вбрасывать реальность репрессий в нашу нынеш- нюю жизнь - был риск, что наше поколение с этими рассказами не справится и наделает ошибок. Да и рассказы эти, как их ни пиши, получались не правдой, а только криком боли. Хрущева, кстати, за его профанацию мало кто из этих людей одобрял. Спекулянт на стра- даниях - это лишь в 80-е годы стало цениться.

Мать вступала со мной в споры, хотя они ей нелегко давались. Один дальний родственник, человек гибкий и себе на уме, даже пре- дупреждал ее: "Зачем вы с ним спорите? Он же вас использует как оселок, на котором оттачивает свои аргументы. Он же не истины ищет, а победы в споре". Hо она его, слава богу, не слушала.

Другим, кто со мной брался спорить, был младший брат матери, Петр. Он подростком уехал из дому, прибился к Красной Армии в Средней Азии и воевал с басмачами, стал видным командиром. Потом много учился - окончил нефтяной институт, исторический факультет, какую-то высшую партийную школу. Был секретарем горкома комсомо- ла в Hебит-Даге, а во время войны и секретарем горкома партии, строили там нефтепромыслы. Потом работал в ЦК компартии Туркме- нистана.

Я вспоминаю его с нежностью, такой это был добрый и веселый человек. И светлая голова - не научного склада, а именно светлая. У него сильно болели ноги, с юности. Подскакал к раненому басма- чу, замахнулся - и пожалел. Его вестовой кричит: "Руби, Петр!". Петр не смог, и басмач подкинул под него гранату, сильно израни- ло. А в 1948 г. он ночь пролежал под руинами дома в Ашхабаде, ря- дом с двумя своими сыновьями. Третьего, грудного, он успел су- нуть под кровать, и он выжил. Петру тогда раздавило ноги. Когда он приезжал к нам в Москву, тяжело было видеть его приступы боли. Hо характер не испортился, чуть отойдет - опять улыбка.

И мать, и дядя Петя были людьми, которые, похоже, так давно и столь многое продумали, что обычные жизненные ситуации не тре- бовали от них долгих размышлений - они сразу поступали как будто по приказу внутреннего голоса. Hе всегда лучшим образом, но всег- да исходя из каких-то непререкаемых истин. Как-то мы с дядей Пе- тей шли со станции электрички, он только что приехал на какое-то совещание - в белых туфлях, дорогом костюме. Hа тропинке стоит цыганенок, замерз и плачет. Дядя Петя снял свой пиджак, закутал мальчика, пошли искать цыган. Пока искали, цыганенок пиджак обмо- ===== Cut ===== щ

[2:5020/794.882] [grafsky@yandex.ru]

--- Terminate 5.00/Pro * Origin: Moderator of SU.POL and SU.SOCIAL.GROWTH (2:5020/794.882)