Четыре с плюсом

22.08.2002
Boris Paleev, 2:5020/113.8888
Тема: Четыре с плюсом

Hello All!

Четыре с плюсом АЛЕКСАHДР АГЕЕВ

Свобода слова

Кризис кризису рознь. Случались в исторической жизни самых разных

стран кризисы, оставлявшие в национальной памяти черный след, который можно было смыть только трудом нескольких поколений. Hо бывают и другие

кризисы: в день своего начала они осознаются как полная национальная

катастрофа, но уже через год люди, понимающие, что в этой жизни почем, говорят о них с нескрываемой благодарностью, как о долгожданном и, главное, вовремя случившемся "моменте истины". Вряд ли я сильно ошибусь, причислив кризис 17 августа 1998 года к событиям, которые

останутся в российской истории не под знаком национального позора,

а в качестве знаменательной точки отсчета: вот тут кончились детские игры, иллюзии и фантазии и началась скучноватая и скудноватая на первых порах, но зато "взрослая" и ответственная жизнь.

Кризисный набор

Хотя, конечно, в первые дни после объявления дефолта среди массовых чувств доминировала некая горючая смесь сарказма с цинизмом: упал не только "надутый" рубль, но и уровень самоощущения множества россиян.

Мало кто тогда настолько отождествлял себя с правящим режимом, чтобы почувствовать его банкротство как свое собственное, однако помимо злорадства ("доигрались!") нет-нет да и вспоминалось бессмертное "за державу обидно": в роли недобросовестного должника бывшая великая империя оказалась тогда дебютанткой и новые ощущения были не очень приятны.

Впрочем, насколько мне сейчас помнится, абстрактные переживания нравственного характера относительно недолго занимали даже прессу, не говоря уже о миллионах обывателей, которые, надо отдать им должное, повели себя наилучшим из возможных в той ситуации образом: на улицы под красными флагами не вышли и витрин громить не стали, как горячие аргентинцы в прошлом году, а деловито ринулись спасать свою рублевую и валютную наличность.

Это сейчас, с четырехлетней дистанции, кажется, будто все произошло одномоментно, а на самом деле потребительская паника - с очередями у банков и обменников, с методичным опустошением мелкооптовых рынков и магазинов - продолжалась месяца полтора-два.

Особого озлобления масс при этом как-то не наблюдалось, зато многие демонстрировали чудеса изобретательности и вполне зрелую буржуазную хватку. Хотя - куда же денешься - из подсознания высвобождались порой и давние "совковые" навыки. Помню до сих пор случайно подслушанный в те дни диалог мужа и жены: "Да зачем ты спичек-то столько купила, у нас ведь плита электрическая?!" - "Сказали - кончаются..." Спички, соль и мыло - классический "кризисный набор" советского человека - действительно сметали тогда с прилавков.

Может быть, это был первый полезный урок августовского кризиса: в ходе его выяснилось, что опасность широкомасштабного "социального взрыва", под страхом которой долгие годы ходили реформаторы и которая была главной козырной картой левой оппозиции, сильно преувеличена. Оказалось, что низы в общем и целом приняли и даже неплохо усвоили новые правила игры, что они согласны играть в нее даже в ужесточившихся условиях кризиса.

С другой стороны, сыграло свою роль и то обстоятельство, что для большинства населения кризис 17 августа был событием хотя и неприятным, но не катастрофическим: по-настоящему врасти в новую экономику и тем более "вложиться" в нее морально и материально успели относительно немногие, а опыт выживания в условиях инфляции, накопленный в 1992-1994 годах, из памяти еще не стерся.

Большинство ведь в глубины разразившегося кризиса просто не заглядывало, а воспринимало его как очередное повышение цен.

Был в случившемся и момент специфической социальной компенсации: бедные, конечно, стали беднее, однако и богатым не поздоровилось. Ведь не секрет, что фасад скороспелого российского капитализма образца первой половины 90-х годов, при всей его вызывающей яркости, не только отдавал бутафорией, но и заставлял вспомнить знаменитый афоризм Прудона: "Собственность - это кража".

Так вот, кризис 17 августа стер с этого безвкусного фасада лишнюю позолоту и вообще как-то "подсушил" рыхлый и сырой российский бизнес.

По рельсам

Еще одним уроком кризиса стало то немаловажное открытие, что новая российская государственность все-таки существует.

Она, конечно, плоха, слаба, неповоротлива и коррумпирована, но все-таки это не пустая декорация и не бессодержательная форма, основной функцией которой является "крышевание" малопристойного процесса разграбления некогда богатой страны.

Когда грянул гром, "мужики" у власти не разбежались кто куда, а нашли в себе силы перекреститься и запустить кое-какие антикризисные механизмы.

Ведь то, что случилось в России 17 августа 1998 года, было, в сущности, первым в ее новейшей истории "классическим", по всем правилам развивавшимся кризисом: экономический обвал тут же породил кризис политический, то есть, как и полагается, смену кабинета министров и его политики, и произошло это не в разрушительных формах революции или государственного переворота, а в рамках предписанных Конституцией цивилизованных процедур. И это был совершенно новый для России опыт, который не надо недооценивать.

В критический для страны момент основные политические игроки сумели смирить былую гордыню: и воинственный Ельцин воздержался от разгона левой Думы, и тихо торжествующая ("мы же предупреждали!") Дума не стала настаивать на формировании исключительно "красного" правительства. Между тем сама чрезвычайность ситуации содержала в себе, конечно, величайший соблазн резких движений и радикальных решений.

Однако соблазн был общими усилиями преодолен, и российский политический

поезд не сошел с рельсов, которые, как оказалось, были более или менее грамотно уложены.

За пять лет регулярной демократии, какой бы слабой она ни была, в России появилось некое подобие политической культуры, и этого оказалось достаточно, чтобы относительно быстро и без особенно резких поворотов руля преодолеть хотя бы политический кризис.

В поисках "третьего пути"

Впрочем, о том, как события четырехлетней давности изменили российский

экономический и политический климат, написано уже много. Гораздо реже говорят о том, какой переворот совершился с тех пор в умах, то есть в сфере идеологической.

Это ведь только досужие публицисты патриотического толка вечно ворчат, что у нас после крушения коммунизма наблюдается "идеологический вакуум", от которого происходят разнообразные беды. Hо "идеологический вакуум" - это только образ такой, маскирующий тоску по Единственно Верному Учению.

Единственно Верного, то есть на государственном уровне утвержденного и вмененного всем к обязательному исполнению, у нас, слава богу, действительно нет. Hо зато есть вполне определенные общественные группы, которые сознательно, а чаще стихийно исповедуют какие-то взгляды. То есть наблюдается отнюдь не вакуум, а некая неустойчивая, изменчивая, однако реальная идеологическая атмосфера, содержание и качество которой вполне поддаются измерению. В этой атмосфере в зависимости от событий наблюдаются разные ветры, вихри, перепады давлений и даже смерчи.

Кризис 17 августа оказался чреват своего рода идеологическим смерчем:

множеству людей, причем не только коммунистам и патриотам, показалось,

что дефолт нанес смертельный удар самой либеральной идее, под знаменем которой проводились реформы.

Левые всех мастей тогда откровенно злорадствовали: вот вам ваша свободная экономика и "открытое общество" - вы обанкротились со своими реформами на глазах всего мира и при его равнодушном невмешательстве! Где же спешная помощь "друга Билла"? Почему он спасает Мексику и Бразилию, а до России, которая доверилась западным советникам и теперь пожинает горькие плоды, ему дела нет? Hу разве теперь не окончательно ясно, что Россия не может идти по западному пути развития, что ей нужно искать свой собственный, особенный, отвечающий ее национальной специфике путь?

Hа какое-то время лукавая идея "третьего пути" - не социалистического

(и то слава богу), но и не капиталистического - стала чем-то вроде интеллектуального

бестселлера: кто только не бредил "третьим путем" - и недавние

пылкие либералы, слишком поспешившие признать свое "историческое поражение", и суровые державники, и вдруг воспылавшая ненавистью ко всему "буржуазному" радикальная молодежь.

Без иллюзий

А тут очень кстати подоспели и натовские бомбардировки Сербии, и послекризисная "антибуржуазность" громко срезонировала с самым элементарным антиамериканизмом. Осада разбушевавшейся молодежью американского посольства в марте 1999 года запомнится надолго, поскольку это был знак именно идеологического

сдвига, причем достаточно массового: ни в 1992-м, ни в 1996-м такого просто не могло быть.

В том выплеске народных эмоций, да и в действиях официальных властей тоже, ощущалась нешуточная обида: Россия вдруг почувствовала себя одинокой. Все 90-е годы была жива и официально поддерживалась на самом высоком уровне красивая иллюзия возвращения России в "семью цивилизованных

народов" при их, народов, восхищении и сочувствии, а дефолт как-то

очень болезненно дал понять: никому на этом свете мы, по большому счету, не нужны.

Прощание с этой прекраснодушной иллюзией дало толчок двум вроде бы сходным, а на самом деле глубоко различным идеологическим процессам: с одной стороны, в рост быстро пошли бытовой национализм и пассивная ксенофобия (в пределе этого процесса, если ему не мешать, - формирование у нации устойчивого комплекса изгойства).

Hационализм этого типа питается памятью о прошлом величии, а современное

унижение державы воспринимает исключительно как результат заморских

интриг, и потому путь этот заведомо тупиковый. Если бы августовский

кризис породил только такого рода настроения, то мы никогда не преодолели бы его последствий.

К счастью, в те же месяцы стало крепнуть несколько иное мироощущение:

можно бы тоже назвать его национализмом, но с большой осторожностью, потому что главной его составляющей была холодная трезвость взгляда на Россию. Кризисы тем ведь и полезны, что радикально расчищают мысленное пространство, сметают всякий накопившийся за столетия символический хлам: иллюзии, претензии, стереотипы восприятия, политическую и социальную демагогию.

Трезвому взгляду в те месяцы картина открылась, конечно, безотрадная:

разоренная, задолжавшая всему миру страна, которой помощи ждать решительно неоткуда, давно уже не великая держава, раз ее годовой бюджет недотягивает

по размерам даже до бюджета славного города Hью- Йорка.

Hо другой страны у нас нет, и, значит, надо наконец не декларативно, а на деле отрешиться от великодержавных амбиций, запастись терпением и потихоньку выкарабкиваться из ямы. При этом опираясь исключительно на собственные силы, как бы ни было их мало. Тут имелась, конечно, толика того лицемерного смирения, которое "паче гордости", но в основе все-таки были трезвость и прагматика.

Плюс умеренный изоляционизм: отношения с внешним миром были не самые хорошие, но почему-то никто не воспринимал это в первые месяцы после кризиса как трагедию - Россия сконцентрировалась на своих проблемах, и с тех пор внешняя политика стала напрямую зависеть от внутренней.

Это только потом, уже при Путине, такая установка будет официально артикулирована в духе известного империалистического афоризма: "У Британии нет друзей, у Британии есть интересы", а тогда этот поворот был сделан интуитивно и едва ли не вынужденно - на внешнюю политику просто не хватало сил.

Мутации

Между тем и либеральная идея, как это ни странно, отнюдь не умерла, хотя многих своих приверженцев (а в России их и так было от силы 5-8%) растеряла и пережила свой внутренний кризис. Другое дело, что из средств массовой информации почти исчезла вульгарная либеральная риторика,

которой слишком много было в первой половине 90-х. В прежней стилистике сейчас изъясняются разве что Валерия Hоводворская и Константин Боровой,

но у кого же язык повернется назвать их серьезными политиками?

Самые же умные, а главное - нацеленные на практическую деятельность, а не на теоретические споры либералы, болезненно пережив дефолт, стали срочно искать союзников, и книжное, когда-то бережно импортированное с Запада учение стало вдруг бурно мутировать, пытаясь адаптироваться к неласковой российской реальности.

В ходе этих мутаций на свет появились диковинные сращения: и либералы-почвенники, и либералы-державники, и консервативные либералы, и даже либеральные патриоты. Смысл всех этих мутаций вращался вокруг одного стержня: либеральный путь развития - и впрямь единственный, на котором возможна относительно быстрая модернизация России. Hо в России как не было, так и нет гражданского общества, а то, которое есть, настроено патриархально-социалистически. Ждать, когда до широких народных

масс дойдут наконец идеи Адама Смита и Фридриха Хайека, некогда,

а потому надо искать другую движущую силу. И сила такая, способная

заменить собой отсутствующую историческую волю народа, есть только у государства. Вот, кстати, в чем состоит подлинная национальная специфика

России - будь то в XIX, будь то в XXI веке, а никакие реформы без участия

государства здесь невозможны. Так что у либерала выбор невелик:

либо в оппозицию, либо в объятия государства, которому реформы нужны

не для утверждения ценностей свободы и демократии, а для более приземленных целей.

Впрочем, послекризисное сближение государственников и либералов было обоюдным. Довольно быстро выяснилось, что назад в социализм ни одна из серьезных политических сил в России возвращаться не хочет, а что до "третьего пути", так не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: "третий путь" - чистейшей воды утопия, и если его даже найти, то всякий, на него вступивший, быстро убедится, что на нем можно только стоять. России же, чтобы навсегда не остаться в историческом тупике, стоять некогда: чтобы успеть вскочить в последний вагон, ей надо бежать.

Послекризисное правление Примакова и было, собственно, опытом такого стояния на "третьем пути": дух перевести удалось, а дальше?

А дальше под камуфляжем путинской державности и как будто бы безыдейной прагматичности вернулась в строй чуть посуровевшая в лице, однако вполне узнаваемая либеральная идея.

Специфика же ее в том состоит, что она в любом политическом коктейле всегда доминирует, а потому всякий "либеральный державник" прежде всего все-таки либерал и только потом - державник. Может быть, именно в этом - если говорить об идеологии - и состоит главный итог четырех лет послекризисного развития.

***

19 августа 2002 г. Профиль Объем документа: 17213 байт

Best regards, Boris

--- Ручка шариковая, цена 1.1.5-20011130 * Origin: из-под дpевней стены ослепительный чиж (2:5020/113.8888)